Пусть книга станет для тебя океаном и одновременно кораблем, по которому и на котором ты отправишься в необременительное путешествие...

№ 1

140×60 см, холст, акрил, смешанная техника

Я долго ехал в такси и наблюдал удивительный восход. Небо, закрытое слоистыми снеговыми облаками, зарделось, и зарево – от белого золота до откровенно оранжевого, преходящего в багровый и, наконец, сиреневый – накрыло город куполом. На этом жарком фоне дымящие трубы ТЭЦ и высотки выглядели декорацией.Мы двигались по кольцевой. Окна домов заламывались мандариновыми пазлами. Светофоры, машины, люди на остановках – все выглядело торжественным, иным! Когда я вернулся к себе и поднялся в квартиру, полузашторенная комната моя была розовой; и двигаться, и говорить хотелось тише.

Это самый хмурый полдень из всех, что я помню за всю свою жизнь. На улице – ливень, до Нового года – полтора дня. Утро просто перешло в вечер, и время исчезло. Даже машин на улице мало. Как будто кто-то выкрал сегодняшний день из годичного расписания. Сбой Большой программы. Обнуление... Я понял, что если принять это как данность, то можно найти в таком временном провале свою прелесть. Можно замереть, выключить в доме свет, укутаться в плед… можно долго пить чай у окна. И слушать. Слушать ливень.

Вчера сделал фото. Вышел из дома в три – надо было зайти в ЦУМ, и меня подловило солнце. А надо сказать, что его было совсем мало за этот месяц. Солнце клонилось к горизонту, но было еще ослепительно яркое и заливало собой улицу, словно желоб. Оттого асфальт, очистившийся за неделю от сугробов, зернисто искрился и лоснился, как выгнутая спина крупного морского животного. Я остановился. Мир опять подменили… Вот водяными змеями упали тени, вспыхнули стекла домов и припаркованных машин. Асфальт задышал. Темное небо открылось. А холодный ветер радостно рвался и, отпрянув, замирал, точно годовалый щенок. Впервые я понял, что улица, на которой я живу и которая называется «Золотая Горка», и правда – золотая. Хорошо, что успел сфотографировать.

Сегодня, после приветствия Божеств, предложил весь предстоящий год Кришне. Все лучшее – Ему. Сразу на сердце стало уютно. Будто год уже прожит.

После потепления, когда растаял весь снег, пришли морозы. Сухие, будто тщательно выметенные улицы окаменели. Ни лужиц, ни машин, ни шагов. В поздних утренних сумерках город казался декорацией.

Сегодня вечером вышел на школьный стадион. Врачи, чтобы лучше спать, прописали мне ежедневно ходить перед сном. Ужасно не хотелось выходить из дома, и если бы не укоризненный взгляд сына – а я знал, он на меня так и посмотрит, – я бы нашел предлог остаться. А не хотелось выходить хотя бы потому, что второй день как ударили морозы, с утра попеременно сеял сухой и колкий, как тонкий песок, снежок, да еще – ветер порывами. Однако я сделал это и – был вознагражден.С подветренной стороны, где стадион не защищал крутой склон, что вздымался сразу за трибунами, беговая дорожка выглядела очень и очень… странно. Гаревое покрытие контрастно чернело меж плавных и удивительно гладких островков нетронутого снега, и все это со стороны напоминало одновременно и бока коровы,и океанские промоины. Снежные острова, похожие на огромные обмылки, весь день намывались ветром в ложбинках и углублениях и вот постепенно возвысились. Выпуклости – настойчиво растушевывались. И получилось то, что получилось…С восторгом ребенка я вышагивал Гулливером по нетронутой пустоши, каждым шагом обрушая эту стихийную композицию:острова крошились под рифленой подошвой, а невидимые эскимосы падали ниц в благоговейном ужасе!Когда же заканчивался первый круг и под светом белых фонарей я увидел свои следы, мое приподнятое настроение спало:от инфернального полярного ландшафта ничего не осталось. Я сам растоптал его. Прошел я так еще три круга и пошел домой. Решил, что достаточно! Больно уж ветерок сегодня злой.

Стоят морозные солнечные дни, ясные и тихие, будто пустые. Странное чувство… Когда вымоют окна, кажется в первый момент, будто нет стекол. Так и тут, кажется, будто не стало воздуха. Сразу вываливаешься в космос. Солнце и похожая на облачко луна в голубом небе – непривычно близки и безучастны.

Люблю стоять напротив Вечного огня. Смотреть на пламя. Это завораживает. Пламя рвется и прядает тысячами языков, рвется в небо в звериной тяге своей, бессмысленно и бесплодно. Если дождь или снег, то над раскаленным чугунным поддоном под шипение капель взвиваются крошечные змейки пара. Над пламенем качается марево, а в мареве, раскачиваясь, нависает стела с барельефом воинов Красной Армии. После, едва разворачиваешься спиной к огню, попадаешь в обесцвеченный и притухший мир, где площадь обтекают автомобили, по тротуарам вяло спешат пешеходы, а мост через Свислочь уходит вдаль в разноцветных огнях. Все это – будто легкие тени…

Сегодня снова был у Вечного огня. На покрытом изморосью мраморном постаменте лежали в ряд красные гвоздки. Свет пламени просвечивал лепестки, и в ранних сумерках цветы вспыхивали и пульсировали кровью, как будто раненные.

Боже, какой шел снег! – пушистый, мягкий, вальсировал под фонарями. Слепил стекла, стекал по лицам. По-собачьи заигрывал под ногами! Не помню в Минске такой снежной зимы.

Сходил в парикмахерскую. Постригли быстро. Смотрел, как на болоньевую накидку падают мои волосы. Помню, дед водил меня мальчиком к своему «центровому» парикмахеру по имени Клёпик, который был известен в городе своим мастерством и нетрадиционной ориентацией. Мой дед был щеголь. За окном летят хлопья. На тротуарах по щиколотку хлябь. Раньше у меня были крупные кудри – парикмахеры ворчали, что волос густой и жесткий, но ворчали понарошку, чтобы потрафить моим родителям, а потом мне; разрежали волос специальными ножницами… Я смотрю на срезанный волос: еще недавно так же падали и сползали черные щепотки с проседью. Сейчас мой волос седой, искрящийся, с редким вкраплением черных. А что изменилось? Мне 50, а я все тот же, что и в свои 7 лет.

Приехал во Владикавказ. Гулял сегодня по центру города, шел по Проспекту. Солнце к полудню пробилось и слепило глаза. Над высокими засвеченными облаками громоздился верхушкой белый Казбек, как призрак самого себя. Реанимированное из детства ощущение чудесного: как на иллюстрациях в детских книжках – слишком величественно, чтобы быть правдой!

Сегодня утром я влюбился в тюлевый занавес. Сам по себе простой и желтоватый, под солнцем он золотился и отбрасывал на такие же простые, без какого-либо рисунка, бежевые обои еле заметную и местами волынящуюся сетку. Я огляделся и подумал: Господи, как же светло и спокойно в моем доме! 

Подумал об отце и увидел его как открытую неухоженную местность, залитую светом. В центре – высохший платан, лишь на боковых отростках немного зеленых листьев. У основания в ствол грубо вбита короткая перекладина, на которую опирается как на одну из опор деревянная, побелевшая от времени скамейка. Мне не хочется видеть это. Не хочется думать о тех, кто эту скамейку устроил. В вечернем небе – тишина. Солнце растекается золотом, и тени – бархатистые, глубокие. Я кладу ладонь на гладкий серый ствол, поглаживаю его… Это все, что я могу сделать.

Подумал о себе и своей ситуации. Увидел лесистые склоны гор, по которым стелются низкие облака. Они заползают в расщелины, быстро опускаются в ущелье, к реке. Воздух сырой и тепловатый. Я знаю, что день сегодня так и не настанет, а сумрачное утро перейдет в грузные вечерние сумерки. Дождь сегодня. Дожди завтра. А потом, за весенними дождями, разом, в одночасье, раскинется летнее небо и воцарится изнуряющее горское солнце.

Снова выпал снег. Вчера вечером. И наш двор, собранный из многоподъездных пятиэтажек, стал похож на новогоднюю открытку. А утром под мартовскими лучами все потекло, заструилось. Закурлыкали под пригретой крышей голуби. Зачернел проплешинами асфальт. Брызги солнца! Небесные промоины манят глаз голубизной. Автомобильный гудки!.. Дети идут в школу. Весна, весна кряхтит и топчется на пороге.

Сегодня был удивительный вечер, притихший, залитый оранжевым светом – от неба до неба! Все соседи, здороваясь, добавляли: «Какой сегодня хороший вечер. А завтра начнутся дожди…» Я долго, до сумерек, бродил по чужим дворам, пытаясь поймать и впитать в себя что-то мягкое, неизъяснимое, и даже лохматые дворовые псы, покосившись на чужака ленивым глазом, благостно опускали морды в пыль, пропуская меня дальше.

День выдался по-весеннему теплый, даже жаркий. Такси везло меня в аэропорт. Слева – снежная цепь Кавказских гор на фоне безупречно голубого неба, а справа… а справа я увидел нечто особенное. Легкие облака, больше похожие на узкие перья, расходились короной из некого центра, захватив пол горизонта. Можно было представить и по-другому: будто десятки реактивных самолетов ринулись со всех сторон в одну точку за краем Земли и пропали в ней, оставив за собой рассеивающиеся хвосты. В какой-то момент движения все это предстало уже не сбоку, а перед нами. Казалось, наш путь торжественно и неминуемо упирался в сердцевину перьевых облаков. Но это еще не все. Над самой трассой, грузно нависало отбившееся от других грозовое облачко, похожее на сноподобные дирижабли с картин Сальвадора Дали. Удивительно близкое и нелепое облачко... Сложно было отделаться от ощущения постановочности пейзажа, словно ты оказался внутри психоделического роуд-муви. Однако… чего не бывает? Я поделился своими впечатлениями с шофером, но он не отреагировал. Что касается меня, я воспринял феномен сходящихся расходящихся облаков, как благословение. Посмотрим!

Мой рейс перенесли, и мне пришлось ожидать 5 часов между одним самолетом и другим. За огромными витражами аэропорта менялась погода: набежали мрачные тучи, рухнул ливень и шел полосами по лоснящимся одинаково серым тюленьим спинам машин, потом выглянуло разом солнце, машины на необъятной стоянке вернули себе свои цвета, потом опять погода насупилась, и затем снова развиднелось, проступила голубизна, и, наконец, стало вечереть. Ряды автомобилей еще раз поблекли и только одинаково блестели стеклами. Освещение внутри здания менялось: от серого до бокового розового, а потом бескомпромиссно электрического – сливочно желтого; авиапассажиры проходили мимо, толкали тележки, садились рядом и вставали, чтобы, появившись, тут же исчезнуть навсегда из моей жизни. А я все слушал с телефона Баха. «Хорошо темперированный клавир». Это было мучительно и прекрасно. Как сама жизнь. Ни свернуть, не обойти: шаг за шагом, шаг за шагом, такт за тактом… пока не раскроется безупречная гармония случайной повседневности.

Ближе к трем небо померкло, будто наступил вечер, и, что называется, разверзлись хляби небесные. От ливня все побелело и сокрылось, будто обернулось в простыню. Воды лились даже не струями, а тугими канатами, как в тропиках, и грохот стоял, будто по улице шли танки. Через полчаса заметно развиднелось, проступили дома, деревья; грохот сменил привычный дробный шум. Но дождь еще долго шел с упрямой силой, а я все стоял и смотрел, приминая жалюзи, как вода, переливаясь через бордюры, неслась по дворовому тротуару.

Я снова на том же месте: заламываются плоскости из стекла и мрамора. За каркасом купола уходят в предвечернее небо самолеты – аэропорт «Домодедово». Сижу. Слушаю с телефона фортепьянную музыку. Рядом дремлют таджики… Жду своего рейса. Время запало, по-животному затаилось. Оно осталось в других, уже чуждых мне измерениях. Я будто завис на ниточке, как капля на паутине, и невидимые черно-белые клавиши бьют в нее, безуспешно сбивая эту каплю и мой сердечный ритм. Моцарт. Фантазия ре минор… Отрешение. Нечаянный просторный воздух. И – жизнь на взлет.

Рассвело, но солнце еще не поднялось. Туман белым и необъятным озером накрыл поля, холмы, встречные деревеньки, и только отдельные деревья вдалеке живописно возвышались над, словно в половодье. Шоссе поднималось вверх и то и дело пропадало в стелящейся сизой мути. Приходилось сбавлять ход, и тогда мне казалось, что туман проглотит нас и наш автомобиль и что мы сразу окажемся в невидимом мире: вместе с существовавшими здесь когда-то пашнями, подъездными путями, деревенскими домами и их жителями. Одним словом, станем утренним призраком и… возможно, уже не вернемся обратно.

Из-за аварии микрорайон остался без света. На весь день. Закрылись магазинчики. К вечеру возбужденные жители многоэтажек сгрудились во дворах, вынесли еды, и до темна стоял счастливый детский гам. Я так и не смог сегодня поработать. Весь день чувствовал себя подвешенным. От короткого дневного ливня жара обернулась парной. Воздух потемнел, замер и больше никак себя не проявляет. Из окон – ни звука: ни ругани, ни музыки, ни телевизионной рекламы... Сижу на голом полу напротив белого бессмысленного вентилятора. Медленно ем с тарелки три оставшиеся сливы. Теплые и несладкие. Мне хорошо. Чаша сумерек медленно переливается в душную июльскую ночь.

Как же давно я не вижу прекрасного… Я даже не заметил, когда это со мной началось. Не заметил, когда я превратился в заложника бытового, мелкого, лукавого ума. Не гляжу на небо, не замираю при виде звезд и луны… на самом деле, я их просто и не замечаю, они не попадают в перекрестие прицела. Неужели я стал жить в страхе: в страхе не успеть, не суметь и столкнуться с новыми трудностями? Мой день – конвейер, мои действия совершенны в своей оптимальности, ни шагу, ни жеста вне кратчайшего расстояния до цели. Как в песенке: я робот, и у меня нет сердца! Неужели мне так больно?

Работал у окна, и тут солнечный свет прервал меня. Всю ночь шел дождь, утро выдалось мрачное… и вдруг – жаркое солнце. Я встал задернуть штору и засмотрелся – сквозь тюль картина выглядела размыто и живописно. Я отдернул тюль: в разрывах низких, местами черных облаков прожекторами било полновластное южное солнце. Раскрыл окно – ранее сырой воздух в миг стал парным, вязким. Иные лужи вспыхнули зеркалами, скаты крыш сияли, мокрые листья деревьев сверкали драгоценными каплями… Все это длилось пару минут и также внезапно, как случилось, исчезло. Снова – серо, промозгло, мрачно. Снова моя любимая осень.

Я проснулся рано, задолго до рассвета, и за работой не заметил, как рассвело. Раздвинул шторы: двор, образованный пятиэтажками, оказался утонувшим в тумане и сумраке, только деревья, что напротив и ниже, проступают темными рваными контурами. Я приоткрыл окно: мокро и сладко. И тихо. Как бывает только в сентябре. Хочется думать, что тревоги и неопределенность закончились вместе с летом, и осталось только правильно, не испортив ничего, дожить/дожать этот год. Удивительный год. Странный и разный. Горький. Еще не испитый до дна. Потом я буду вспоминать его! А пока… пока есть время, замерев, помолчать. Пока стоит туман и стоит время… Оно рядом с тобой. Совсем-совсем близко.

Стоит самолету дать крен для поворота влево, и горы надвигаются, дыбятся, растут из тьмы непредсказуемыми узорами заснеженных хребтов – просто zoom-эффект какой-то! Крен вправо – и горы быстро уходят вниз, выскальзывая из рамки иллюминатора; будто их никогда и не было. Вот такая неваляшка! Только черное небо, да мигает фонарь на крыле. Но вот опять желанный крен влево, и снова бескрайний – куда глаз достанет! – горный ландшафт: мутные молочные склоны, ущелья, былые извилистые нити отрогов, неловко навязанные друг на друга. Странный и неземной вид, изначальные, немые и неизведанные Гималаи.

Города, когда пролетаешь ночью над Индией, выглядят совсем не так, как Москва или Минск. Они не искрятся браво кустами – то тут, то там, а с высоты выглядят так, словно на черную ткань слегка муку просыпали. А когда на подлете, когда уже пониже – города становятся похожи на бедные новогодние гирлянды на пустых площадях. Частная застройка, тусклые полосы дорог, местами освещенные храмовые комплексы.

За иллюминатором – линия горизонта, прочерченная размашисто и поразительно прямо, будто проведена под линейку с нажимом, да еще и жирным карандашом. Занимается восход, тяжелый и мрачный. Он алеет узкой стремительной полосой, переливаясь в лиловое, как вспоротое рыбье брюхо… Мы подлетаем к Дели.

Солнце было везде. Водная гладь сияла как стальное блюдо. Бетонные берега скупо обрамляли Сурья-Кунду. Скудные деревца не давали тени… Мы совершали парикраму. Мраморные ступени, ведущие к воде, жгли стопы. Нам сказали, что сейчас, в полдень, здесь совершает свое ежедневное омовение Шримати Радхарани. Я стоял у гата и не чувствовал времени. Не было тут границ ни у воды, ни у неба. Ум мой замер, и дыхание затихло.

Огни столицы! Я глядел на этот размах, изощренность и бескомпромиссную технологичность… и чувствовал «ничего». Верней, бессмысленность окружавшего. И даже враждебность этого моей робкой душе. Там, под искусственным светом, за стеклом и бетоном – люди: живут, едят, спят, стареют. Надеются на что-то свое… Я будто сразу оказался в тысячах квартирах и офисах, и было в них – неинтересно. Футуристическое урбанистическое величие цивилизации виделось мне жалким. Так бывает горестно смотреть на иного «хозяина жизни», иначе – «сильного мира сего» в старости его: вот есть у тебя деньги и, возможно, власть… а счастлив ли ты? А скольких ты сделал счастливыми? Резкие морщины и цвет кожи говорят, что нет, не счастлив! А громче их молчат глаза – бессмысленные, как у орла. Как пустые небоскребы деловых центров. Как полярный день! А ведь скоро умирать. И, возможно, это единственное, что у тебя случится по-настоящему. Кажется мне сейчас, что никакие города не заменят человеку деревянного деревенского домика. И крашеной лавочки у автобусной остановки.

Сегодня серо и пасмурно, но у меня есть кольцо с сапфиром. Купил его в Индии. Храню на алтаре в металлической коробочке, выполненной в форме граната, – ее купили в Армении. Кольцо я давно не носил. А сегодня извлек, подошел к окну,чтобы заново разглядеть: будто решил выудить, выманить что-то из прошлого, но только – не знаешь что. Пытаюсь заглянуть глубже в мягкую синеву камня, а он не дается, отталкивает взгляд отражающими гранями, играет со мной: то темнеет, то выцветает под взглядом. Хочет, хочет глаз напиться манящей радостью – вот-вот-вот!.. а ухватиться не за что. И только там, где не ждешь, камень вдруг озаряется, оживает потаенными уголками, заполняется сам своим сиянием. Это сияние – словно ускользающее обещание чего-то иного, неизмеримого. Как отзвук духовного мира. Его эхо...

Господи, прошу, прими все написанное здесь как подношение Тебе, как попытку выразить благодарность Тебе за счастье быть и видеть Тебя во всем сущем.